Конспект дидактической игры Тема: «Где мы были, не скажем, а что делали, покажем» (средняя группа ДОУ) | Методическая разработка (средняя группа):

Где мы были — мы не скажем, А ВОПРОС МЫ СВОЙ ПОКАЖЕМ

✅  Александр Духанин :

На родительском собранье
Разряжаем обстановку.
Мы как на “Минуте славы”
Ставим разум на парковку.

Хитроумному приёму
Есть названье даже:
“Где мы были — мы не скажем,
А вопрос мы свой покажем”

Пусть ребёнок сам предложит
Занимательным вопросом
Рассказать про двор, проспект свой,
Где играл, гулял и рос он.

Про животного скульптуру,
Ресторана цвет.
И окон Сколько в здании центральном
Посчитать и вспомнить смог он.

А родители ребёнка
Видео журнал в кавычках
Пусть на камеру запишут.
Это всем сейчас привычно.

Маленькая заготовка
Этой видео премьеры
Классный час или собрание
Оживит таким манером.

За основу игрового приёма была взята игра «Где мы были — мы не скажем, а что видели(делали) покажем». Мобильные телефоны и камеры очень прочно вошли в жизнь современных детей. Этот приём позволяет использовать технологии позитивно и творчески.

Детям и родителям даётся задание сделать видео-вопрос о своём городе, посёлке, музее… и т.д. Ребёнок предлагает варианты вопросов и задаёт их зрителям, а взрослый записывает вопросы на камеру.

Эти видео-вопросы можно показывать в разных ситуациях. Они всегда пробуждают живой интерес не только у сверстников, но и у взрослых знакомых.

Родительские собрания, классные часы, группы продлённого дня могут использовать подобный приём для разрядки обстановки, для смены деятельности в разных ситуациях. Большим плюсом является повод позитивно пообщаться родителям с детьми, погулять и посмотреть на многие вещи с разных сторон.

Подчеркнём, что вопросы не обязательно должны носить историческую или познавательную нагрузку. Интересными будут и вопросы типа:

• сколько ступенек при входе в музей
• сколько окон на фасаде Мэрии
• сколько в городе зданий с часами
• скульптуры каких животных можно увидеть в нашем городе
• что встречается первым при въезде в город
• сколько въездов в наш город (или какой из въездов самый широкий)
• какого цвета краеведческий музей (или его вывеска на фасаде)
• что на крыше нашей школы видно снизу (или попробуйте договориться, чтобы вас пустили на крышу показать что там находится, конечно при строжайшем соблюдении техники безопасности).
• и т.д.
  

  ---

Вас может также заинтересовать:

✅ Сборники игровых приёмов: Хрестоматия социо/игровых приёмов обучения на школьных уроках (В.Букатов, А.Ершова)

✅ Библиотека практикующих педагогов

✅ Педагогическая мастерская

Прощальная речь Рейгана | Американский опыт | Официальный сайт

Рейган |

Основной источник

В 1989 году, после двух сроков пребывания в должности, Рональд Рейган произнес эту прощальную речь.

Я буду говорить с вами из Овального кабинета в 34-й раз и в последний. Мы вместе уже 8 лет, и скоро мне пора уходить. Но прежде чем я это сделаю, я хотел бы поделиться некоторыми мыслями, некоторые из которых я копил в течение длительного времени.

Для меня было честью быть вашим президентом. За последние несколько недель многие из вас написали слова благодарности, но и я могу сказать вам столько же. Нэнси и я благодарны за возможность, которую вы предоставили нам для служения.

Одной из особенностей поста президента является то, что вы всегда немного в стороне. Вы потратили много времени, проезжая слишком быстро в машине, за рулем которой находится кто-то другой, и видя людей сквозь тонированные стекла — родителей, поддерживающих ребенка, и волну, которую вы заметили слишком поздно и не могли вернуться. И так много раз мне хотелось остановиться, протянуть руку из-за стекла и соединиться. Ну, может быть, я смогу сделать немного этого сегодня вечером.

Люди спрашивают, как я отношусь к отъезду. И дело в том, что «разлука такая сладкая печаль». Сладкая часть — это Калифорния, ранчо и свобода. Скорбь — прощания, конечно, и уход из этого прекрасного места.

Вы знаете, вниз по коридору и вверх по лестнице из этого офиса находится часть Белого дома, где живут президент и его семья. У меня там есть несколько любимых окон, из которых я люблю стоять и смотреть рано утром. Вид открывается на монумент Вашингтона, а затем на торговый центр и мемориал Джефферсона. Но по утрам, когда влажность низкая, вы можете видеть за Джефферсоном реку, Потомак и берег Вирджинии. Кто-то сказал, что у Линкольна был такой вид, когда он увидел дым, поднимающийся после битвы при Булл-Ран. Я вижу более прозаические вещи: траву на берегу, утренний поток людей, идущих на работу, то и дело парусник на реке.

Я немного подумал в это окно. Я размышлял о том, что значили и означают последние 8 лет. И образ, который приходит на ум, как рефрен, морской — небольшая история о большом корабле, беженце и моряке. Это было в начале восьмидесятых, во времена расцвета лодочников. А моряк вовсю работал на авианосце «Мидуэй», который патрулировал Южно-Китайское море. Моряк, как и большинство американских военнослужащих, был молод, умен и очень наблюдателен. Экипаж заметил на горизонте дырявую лодочку. А внутри набились беженцы из Индокитая, надеющиеся попасть в Америку. Мидуэй послал небольшой катер, чтобы доставить их на корабль и спастись. Когда беженцы пробирались через неспокойное море, один из них заметил матроса на палубе, встал и позвал его. Он крикнул: «Привет, американский моряк. Здравствуй, человек свободы.

Маленький момент с большим значением, момент, который моряк, написавший его в письме, не мог выбросить из головы. И когда я это увидел, я тоже не смог. Потому что именно таково было быть американцем в 1980-х. Мы снова стояли за свободу. Я знаю, что так было всегда, но за последние несколько лет мир снова — и в некотором смысле мы сами — заново открыли это.

Это десятилетие было настоящим путешествием, и мы держались вместе через бурные моря. И, в конце концов, вместе мы достигнем цели.

Дело в том, что от Гренады до саммитов в Вашингтоне и Москве, от рецессии 81-го до 82-го, до экспансии, начавшейся в конце 82-го и продолжающейся по сей день, мы изменили ситуацию. На мой взгляд, было два великих триумфа, две вещи, которыми я больше всего горжусь. Одним из них является восстановление экономики, в ходе которого жители Америки создали и заполнили 19 миллионов новых рабочих мест. Другой – восстановление нашего морального духа. Америку снова уважают в мире и ждут от нее лидерства.

То, что произошло со мной несколько лет назад, частично отражает это. Это было в 1981 году, и я присутствовал на своем первом большом экономическом саммите, который проходил в том же году в Канаде. Место встречи чередуется между странами-членами. Встреча открытия представляла собой официальный ужин глав правительств семи промышленно развитых стран. Так вот, я сидел там, как новенький в школе, и слушал, и это были все Франсуа то и Гельмут это. Они отказались от титулов и обратились друг к другу по имени. Ну, в какой-то момент я как бы наклонился и сказал: «Меня зовут Рон». Что ж, в том же году мы начали действия, которые, как мы считали, должны были привести к возрождению экономики — сократить налоги и регулирование, начали сокращать расходы. И вскоре началось выздоровление.

Два года спустя еще один экономический саммит с почти таким же актерским составом. На большом открытии мы собрались все вместе, и вдруг, всего на мгновение, я увидел, что все просто сидят и смотрят на меня. И тут один из них нарушил молчание. — Расскажите нам об американском чуде, — сказал он.

Ну, в 1980 году, когда я баллотировался в президенты, все было совсем по-другому. Некоторые ученые мужи говорили, что наши программы приведут к катастрофе. Наши взгляды на иностранные дела вызовут войну. Наши планы в отношении экономики вызовут резкий рост инфляции и экономический коллапс. Я даже помню, как один очень уважаемый экономист сказал еще в 1982, что «двигатели экономического роста здесь остановились, и они, вероятно, останутся такими на долгие годы». Что ж, он и другие лидеры общественного мнения ошибались. Дело в том, что то, что они называют «радикальным», на самом деле было «правильным». То, что они называли «опасным», на самом деле было «крайне необходимо».

И за все это время я получил прозвище «Великий коммуникатор». Но я никогда не думал, что это был мой стиль или слова, которые я использовал, которые имели значение: это было содержание. Я не был великим коммуникатором, но я сообщал о великих вещах, и они не исходили в полной мере из моего лба, они исходили из сердца великой нации — из нашего опыта, нашей мудрости и нашей веры в принципы. которые вели нас на протяжении двух столетий. Они назвали это революцией Рейгана. Что ж, я соглашусь с этим, но для меня это всегда больше походило на великое новое открытие, новое открытие наших ценностей и нашего здравого смысла.

Здравый смысл подсказывал нам, что если обложить что-то большим налогом, люди будут производить меньше. Итак, мы снизили ставки налогов для населения, и люди произвели больше, чем когда-либо прежде. Экономика цвела, как растение, которое было обрезано и теперь могло расти быстрее и сильнее. Наша экономическая программа привела к самому продолжительному мирному периоду в нашей истории: рост реальных семейных доходов, снижение уровня бедности, бум предпринимательства и бурный рост исследований и новых технологий. Мы экспортируем больше, чем когда-либо, потому что американская промышленность стала более конкурентоспособной, и в то же время мы призвали национальную волю к разрушению протекционистских стен за границей вместо того, чтобы возводить их дома.

Здравый смысл также подсказывал нам, что для сохранения мира мы должны снова стать сильными после многих лет слабости и замешательства. Итак, мы восстановили нашу оборону, и в этот Новый год мы подняли тост за новое миролюбие во всем мире. Мало того, что сверхдержавы фактически начали сокращать свои запасы ядерного оружия — и есть надежда на еще больший прогресс, — но и региональные конфликты, терзающие земной шар, также начинают утихать. Персидский залив больше не является зоной боевых действий. Советы уходят из Афганистана. Вьетнамцы готовятся уйти из Камбоджи, и по соглашению, достигнутому при посредничестве США, вскоре из Анголы домой отправятся 50 000 кубинских военнослужащих.

Урок из всего этого, конечно же, состоял в том, что, поскольку мы великая нация, наши проблемы кажутся сложными. Так будет всегда. Но пока мы помним о наших первых принципах и верим в себя, будущее всегда будет за нами. И еще кое-что, что мы узнали: как только вы начинаете великое движение, невозможно сказать, где оно закончится. Мы хотели изменить нацию, а вместо этого изменили мир.

Страны по всему миру обращаются к свободным рынкам и свободе слова и отворачиваются от идеологий прошлого. Для них великое переоткрытие 1980-е годы показали, что, о чудо, нравственный способ правления — это практический способ правления: демократия, глубоко хорошая, также и глубоко продуктивная.

Когда вы дойдете до того момента, когда сможете отпраздновать годовщину своего 39-летия, вы можете иногда расслабиться, пересмотреть свою жизнь и увидеть, как она течет перед вами. Для меня была развилка реки, и это было прямо в середине моей жизни. Я никогда не собирался идти в политику. Это не было моим намерением, когда я был молод. Но меня воспитали с верой в то, что ты должен заплатить за дарованные тебе благословения. Я был доволен своей карьерой в мире развлечений, но в конце концов пошел в политику, потому что хотел защитить что-то ценное.

Наша революция была первой в истории человечества, которая по-настоящему изменила курс правительства и с помощью трех коротких слов: «Мы, народ». «Мы, народ» говорим правительству, что делать; это не говорит нам. «Мы, люди» — движущая сила; правительство это машина. И мы решаем, куда ей идти, по какому маршруту и ​​с какой скоростью. Почти все конституции мира представляют собой документы, в которых правительства сообщают людям, каковы их привилегии. Наша Конституция — это документ, в котором «Мы, народ» сообщаем правительству, что ему разрешено делать. «Мы, люди» свободны. Это убеждение лежало в основе всего, что я пытался сделать за последние 8 лет.

Но еще в 1960-х годах, когда я начинал, мне казалось, что мы начали менять порядок вещей — что с помощью все большего и большего количества правил и положений и конфискационных налогов правительство забирало все больше наших денег, больше наших вариантов, и больше нашей свободы. Я пошел в политику отчасти для того, чтобы поднять руку и сказать: «Стоп». Я был гражданским политиком, и это казалось правильным для гражданина.

Думаю, мы остановили многое из того, что нужно было остановить. И я надеюсь, что мы еще раз напомнили людям, что человек не свободен, если правительство не ограничено. Здесь есть явная причина и следствие, столь же четкое и предсказуемое, как закон физики: по мере того, как расширяется правительство, свобода сжимается.

Нет ничего менее свободного, чем чистый коммунизм, и тем не менее за последние несколько лет мы установили удовлетворительную новую близость с Советским Союзом. Меня спросили, не авантюра ли это, и мой ответ — нет, потому что мы основываем свои действия не на словах, а на делах. Разрядка 70-х годов основывалась не на действиях, а на обещаниях. Они обещают лучше относиться к своему народу и людям всего мира. Но ГУЛАГ оставался ГУЛАГом, и государство по-прежнему было экспансионистским, и они по-прежнему вели опосредованные войны в Африке, Азии и Латинской Америке.

Ну, на этот раз пока все по-другому. Президент Горбачев провел некоторые внутренние демократические реформы и начал вывод войск из Афганистана. Он также освобождал заключенных, чьи имена я называл ему каждый раз, когда мы встречались.

Но жизнь имеет свойство напоминать вам о больших вещах через маленькие происшествия. Однажды, в пьянящие дни московского саммита, мы с Нэнси решили однажды днем ​​оторваться от окружения, чтобы посетить магазины на Арбате — это маленькая улочка недалеко от главного торгового района Москвы. Несмотря на то, что наш визит был неожиданностью, все русские тут же узнали нас, назвали наши имена и потянулись к нам за руки. Нас чуть не унесло теплом. Вы могли почти почувствовать возможности во всей этой радости. Но через несколько секунд к нам протиснулся наряд КГБ и начал толкать и расталкивать людей в толпе. Это был интересный момент. Это напомнило мне, что в то время как человек на улице в Советском Союзе жаждет мира, правительство коммунистическое. А те, кто ею руководит, — коммунисты, а значит, мы и они очень по-разному смотрим на такие вопросы, как свобода и права человека.

Мы должны сохранять бдительность, но мы также должны продолжать работать вместе, чтобы уменьшить и устранить напряженность и недоверие. Я считаю, что президент Горбачев отличается от предыдущих советских лидеров. Я думаю, он знает, что некоторые вещи не так с его обществом, и пытается их исправить. Мы желаем ему добра. И мы будем продолжать работать над тем, чтобы Советский Союз, который в конечном итоге выйдет из этого процесса, был менее опасным. Все это сводится к следующему: я хочу, чтобы новая близость продолжалась. И так будет, пока мы даем понять, что будем продолжать действовать определенным образом, пока они продолжают действовать полезным образом. Если и когда они этого не сделают, сначала сдерживайте свои удары. Если они сохраняются, вытащите вилку. Это все еще доверие путем проверки. Это все еще игра, но срезать карты. Это все еще смотреть внимательно. И не бойтесь видеть то, что видите.

Меня спросили, сожалею ли я о чем-нибудь. Хорошо, я знаю. Дефицит один. Я много говорил об этом в последнее время, но сегодня не для споров, и я собираюсь помолчать. Но наблюдение: у меня была своя доля побед в Конгрессе, но мало кто заметил, что я никогда не выигрывал ничего, чего бы вы не выиграли для меня. Они никогда не видели моих войск, они никогда не видели полков Рейгана, американского народа. Вы выиграли каждую битву с каждым звонком, который вы сделали, и письмом, которое вы написали, требуя действий. Что ж, действовать все же нужно. Если мы хотим закончить работу. Полки Рейгана должны будут стать бригадами Буша. Скоро он станет вождем, и ты будешь ему так же нужна, как и мне.

Наконец, существует замечательная традиция предостерегать на прощание с президентом, и у меня есть одно, о котором я думал в течение некоторого времени. Но, как ни странно, все началось с одной из вещей, которыми я больше всего горжусь за последние восемь лет: возрождения национальной гордости, которую я назвал новым патриотизмом. Это национальное чувство хорошо, но оно не будет иметь большого значения, и оно не продлится, если оно не будет основано на вдумчивости и знании.

Нам нужен информированный патриотизм. И достаточно ли хорошо мы учим наших детей тому, что такое Америка и что она представляет в долгой мировой истории? Те из нас, кому за 35 или около того, выросли в другой Америке. Нас очень прямо учили, что значит быть американцем. И мы впитали, почти в воздухе, любовь к стране и высокую оценку ее институтов. Если вы не получили эти вещи от своей семьи, вы получили их от соседей, от отца с соседней улицы, который воевал в Корее, или от семьи, которая потеряла кого-то в Анцио. Или вы могли получить чувство патриотизма из школы. И если ничего не помогло, вы могли получить чувство патриотизма от популярной культуры. Фильмы прославляли демократические ценности и неявно укрепляли идею об особой Америке. Телевидение тоже было таким до середины 60-х.

Но сейчас мы приближаемся к девяностым, и кое-что изменилось. Молодые родители не уверены, что однозначное признание Америки — это то, чему нужно учить современных детей. А что касается тех, кто создает массовую культуру, то обоснованный патриотизм уже не в моде. Наш дух вернулся, но мы не восстановили его. Мы должны лучше донести, что Америка — это свобода: свобода слова, свобода вероисповедания, свобода предпринимательства. А свобода особенная и редкая. Это хрупкое; она нуждается в защите.

Итак, мы должны преподавать историю, основываясь не на том, что модно, а на том, что важно: почему пилигримы пришли сюда, кем был Джимми Дулиттл и что значили эти 30 секунд над Токио. Знаете, четыре года назад, в 40-ю годовщину Дня Д, я прочитал письмо молодой женщины, написанное ее покойному отцу, который сражался на Омаха-Бич. Ее звали Лиза Занатта Хенн, и она сказала: «Мы всегда будем помнить, мы никогда не забудем, что сделали мальчики Нормандии». Что ж, давайте поможем ей сдержать слово. Если мы забудем, что мы сделали, мы не будем знать, кто мы. Я предупреждаю об искоренении американской памяти, что в конечном итоге может привести к эрозии американского духа. Начнем с основ: больше внимания к американской истории и больше внимания гражданским ритуалам.

И позвольте мне предложить урок номер один об Америке: все великие перемены в Америке начинаются за обеденным столом. Итак, завтра вечером на кухне, я надеюсь, разговор начнется. И дети, если ваши родители не учили вас тому, что значит быть американцем, дайте им знать и пригвоздите их к этому. Это было бы очень по-американски.

И это все, что я должен сказать сегодня вечером, кроме одного. В последние несколько дней, когда я стоял у этого окна наверху, я немного думал о «сияющем городе на холме». Фраза исходит от Джона Уинтропа, который написал ее, чтобы описать Америку, которую он себе представлял. То, что он воображал, было важно, потому что он был ранним пилигримом, ранним свободолюбцем. Он путешествовал сюда на том, что сегодня мы бы назвали маленькой деревянной лодкой; и, как и другие пилигримы, он искал свободный дом. Я говорил о сияющем городе всю свою политическую жизнь, но я не уверен, что когда-либо полностью передал то, что видел, когда говорил это. Но в моем воображении это был высокий, гордый город, построенный на скалах, крепче океанов, продуваемый всеми ветрами, благословленный Богом и изобилующий людьми всех мастей, живущих в гармонии и мире; город со свободными портами, в котором кипела торговля и творчество. И если должны были быть городские стены, у стен были двери, и двери были открыты для любого, у кого есть желание и сердце, чтобы попасть сюда. Так я это видел и вижу до сих пор.

А как город этой зимней ночью? Более процветающей, более защищенной и счастливой, чем восемь лет назад. Но более того: по прошествии 200 лет, двух столетий она по-прежнему твердо и верно стоит на гранитном хребте, и ее сияние остается устойчивым, несмотря ни на какие бури. И она по-прежнему маяк, по-прежнему магнит для всех, кому нужна свобода, для всех паломников из всех затерянных мест, которые мчатся сквозь тьму к дому.

Мы сделали свое дело. И когда я выхожу на улицы города, последнее слово мужчинам и женщинам рейгановской революции, мужчинам и женщинам по всей Америке, которые в течение восьми лет делали работу, которая вернула Америку. Мои друзья: Мы сделали это. Мы не просто топтались на месте. Мы изменили ситуацию. Мы сделали город сильнее, мы сделали город свободнее, и мы оставили его в надежных руках. В целом не плохо, совсем не плохо.

Итак, до свидания, да благословит вас Бог и да благословит Бог Соединенные Штаты Америки.

«Я был на вершине горы» доктора Мартина Лютера Кинга-младшего

Д-р Мартин Лютер Кинг-младший произнес эту речь в поддержку бастующих санитарных работников в храме Мейсон в Мемфисе, Теннесси, апрель 3 декабря 1968 года — за день до убийства. Лицензия на воспроизведение этого выступления предоставлена ​​Управлением интеллектуальной собственности, 1579-F Monroe Drive, Suite 235, Atlanta, Georgia 30324, в качестве управляющего King Estate. Напишите в IPM по поводу разрешения авторских прав на использование слов и изображений Мартина Лютера Кинга-младшего

Большое спасибо, друзья мои. Когда я слушал Ральфа Абернати в его красноречивом и великодушном вступлении, а затем думал о себе, мне стало интересно, о ком он говорит. Всегда приятно, когда твой ближайший друг и соратник говорят о тебе что-то хорошее. А Ральф — мой лучший друг на свете.

Я рад видеть каждого из вас здесь сегодня вечером, несмотря на штормовое предупреждение. Вы показываете, что полны решимости продолжать в любом случае. Что-то происходит в Мемфисе, что-то происходит в нашем мире.

Как вы знаете, если бы я стоял в начале времен, с возможностью общего и панорамного обзора всей истории человечества до сих пор, и Всевышний сказал бы мне: «Мартин Лютер Кинг, какой возраст вы бы хотели жить в?» — Я бы совершил свой мысленный полет через Египет, или, вернее, через Красное море, через пустыню к земле обетованной. И, несмотря на его великолепие, я бы не стал останавливаться на достигнутом. Я бы проехал мимо Греции и направился бы мыслями к горе Олимп. И я видел Платона, Аристотеля, Сократа, Еврипида и Аристофана, собравшихся вокруг Парфенона и обсуждавших великие и вечные вопросы реальности.

Но я бы не стал останавливаться на достигнутом. Я бы продолжил, даже до великого расцвета Римской империи. И я бы видел развитие событий там, через различных императоров и лидеров. Но я бы не стал останавливаться на достигнутом. Я бы даже дошел до дней Ренессанса и получил бы беглую картину всего того, что Ренессанс сделал для культурной и эстетической жизни человека. Но я бы не стал останавливаться на достигнутом. Я бы даже пошел по тому пути, что человек, в честь которого я назван, имел свою среду обитания. И я наблюдал за Мартином Лютером, когда он прикалывал свои девяносто пять тезисов к двери церкви в Виттенберге.

Но я бы не стал останавливаться на достигнутом. Я доходил даже до 1863 года и наблюдал, как колеблющийся президент по имени Авраам Линкольн наконец пришел к выводу, что он должен подписать Прокламацию об освобождении рабов. Но я бы не стал останавливаться на достигнутом. Я даже подходил к началу тридцатых годов и видел человека, борющегося с проблемами банкротства своей нации. И приходите с красноречивым криком, что нам нечего бояться, кроме самого страха.

Но я бы не стал останавливаться на достигнутом. Как ни странно, я обращался бы к Всевышнему и говорил: «Если вы позволите мне пожить всего несколько лет во второй половине двадцатого века, я буду счастлив». Странное заявление, потому что в мире все запутано. Нация больна. Беда в земле. Смятение вокруг. Это странное заявление. Но я каким-то образом знаю, что только когда достаточно темно, можно увидеть звезды. И я вижу, как Бог работает в этот период двадцатого века в стороне, на которую люди каким-то странным образом реагируют — что-то происходит в нашем мире. Массы людей поднимаются. И где бы они ни собирались сегодня, будь то в Йоханнесбурге, Южная Африка; Найроби, Кения; Аккра, Гана; Нью-Йорк; Атланта, Джорджия; Джексон, Миссисипи; или Мемфис, штат Теннесси — крик всегда один и тот же — «Мы хотим быть свободными».

И еще одна причина, по которой я счастлив жить в этот период, заключается в том, что мы были вынуждены столкнуться с проблемами, с которыми люди пытались бороться на протяжении всей истории, но спрос не заставлял их это делать. Выживание требует, чтобы мы боролись с ними. Мужчины уже много лет говорят о войне и мире. Но теперь они уже не могут просто говорить об этом. Это больше не выбор между насилием и ненасилием в этом мире; это ненасилие или небытие.

Вот где мы сегодня. А также в революции прав человека, если что-то не будет сделано и в спешке, чтобы вывести цветные народы мира из их долгих лет нищеты, их долгих лет боли и пренебрежения, весь мир обречен. Сейчас я просто счастлив, что Бог позволил мне жить в этот период, видеть, что разворачивается. И я счастлив, что Он позволил мне быть в Мемфисе.

Я помню, я помню, когда негры просто ходили, как сказал Ральф, так часто, царапая там, где не чесалось, и смеялись, когда их не щекотали. Но этот день закончился. Сейчас у нас серьезные намерения, и мы полны решимости занять свое законное место в Божьем мире.

Вот и все. Мы не занимаемся никаким негативным протестом и никакими негативными спорами ни с кем. Мы говорим, что полны решимости быть мужчинами. Мы полны решимости быть людьми. Мы говорим, что мы дети Божьи. И что мы не должны жить так, как нас заставляют жить.

Итак, что все это означает в этот великий период истории? Это значит, что мы должны оставаться вместе. Мы должны оставаться вместе и сохранять единство. Вы знаете, всякий раз, когда фараон хотел продлить период рабства в Египте, у него была любимая, любимая формула для этого. Что это было? Он заставлял рабов драться между собой. Но всякий раз, когда рабы собираются вместе, что-то происходит при дворе фараона, и он не может держать рабов в рабстве. Когда рабы собираются вместе, это начало выхода из рабства. Теперь сохраним единство.

Во-вторых, давайте оставим проблемы там, где они есть. Проблема в несправедливости. Проблема заключается в отказе Мемфиса быть справедливым и честным в своих отношениях со своими государственными служащими, которые, как оказалось, являются санитарными работниками. Так вот, мы должны удерживать на этом внимание. Это всегда проблема с небольшим количеством насилия. Вы знаете, что произошло на днях, и пресса занималась только разбиванием окон. Я читал статьи. Они очень редко упоминали о том, что тысяча триста санитарных рабочих бастовали, что Мемфис несправедлив к ним и что мэру Лебу срочно нужен врач. Они не дошли до этого.

Теперь мы собираемся снова идти, и мы должны снова идти, чтобы поставить вопрос там, где он должен быть. И заставь всех увидеть, что здесь триста триста Божьих детей, страдающих, иногда голодающих, проводящих темные и тоскливые ночи в раздумьях, как же все это выйдет наружу. В этом проблема. И мы должны сказать нации: мы знаем, что это выходит наружу. Ибо когда люди увлечены тем, что правильно, и они готовы пожертвовать ради этого, нет никакой остановки кроме победы.

Мы не позволим булаве остановить нас. Мы мастера в нашем ненасильственном движении по разоружению полиции; они не знают, что делать, я видел их так часто. Я помню, как в Бирмингеме, штат Алабама, когда мы вели ту величественную борьбу, мы день за днем ​​покидали баптистскую церковь на 16-й улице; сотнями мы выезжали. И Бык Коннор велел им выслать собак, и они пришли; но мы просто пошли перед собаками, поющими: «Никому не позволю повернуть меня». Затем Булл Коннор сказал бы: «Включите пожарные шланги». И как я сказал вам прошлой ночью, Булл Коннор не знал истории. Он знал физику, которая каким-то образом не имела отношения к трансфизике, о которой знали мы. И это был тот факт, что был определенный вид огня, который не могла потушить никакая вода. И мы пошли перед пожарными шлангами; мы знали воду. Если бы мы были баптистами или представителями какой-либо другой деноминации, мы были бы погружены в воду. Если бы мы были методистами и некоторыми другими, нас бы окропили, но мы знали воду.

Это не могло нас остановить. И мы просто шли перед собаками и смотрели на них; и мы шли бы перед водяными шлангами, и мы смотрели бы на это, и мы просто продолжали бы петь «Над моей головой я вижу свободу в воздухе». А потом нас бросали в автозаки, и иногда нас там набивали, как сардины в банке. И они бросали нас туда, и старый Бык говорил: «Снимите их», и они так и поступали; и мы просто ехали в автозаке и пели «Мы победим». И время от времени мы попадали в тюрьму и видели, как тюремщики смотрят в окна, взволнованные нашими молитвами, нашими словами и песнями. И там была сила, с которой Бык Коннор не мог приспособиться; Так мы превратили Быка в бычка и выиграли нашу битву в Бирмингеме.

Теперь нам нужно отправиться в Мемфис просто так. Я призываю вас быть с нами в понедельник. Теперь о судебных запретах: у нас есть судебный запрет, и завтра утром мы собираемся в суд, чтобы бороться с этим незаконным, неконституционным судебным запретом. Все, что мы говорим Америке, это: «Будь верен тому, что ты сказал на бумаге». Если бы я жил в Китае, или даже в России, или в любой другой тоталитарной стране, возможно, я мог бы понять отказ в некоторых основных привилегиях Первой поправки, потому что там они не брали на себя таких обязательств. Но где-то я читал о свободе собраний. Где-то я читал о свободе слова. Где-то я читал о свободе печати. Где-то я читал, что величие Америки — это право протестовать за право. И поэтому, как я уже сказал, мы не позволим никакому судебному запрету изменить нас. Мы продолжаем.

Вы все нам нужны. И вы знаете, какой прекрасный фолиант — это видеть всех этих служителей Евангелия. Это чудесная картина. Кто должен выражать стремления и чаяния людей больше, чем проповедник? Каким-то образом проповедник должен быть Амосом и говорить: «Пусть правосудие течет, как вода, и правда, как могучий поток». Каким-то образом проповедник должен сказать вместе с Иисусом: «Дух Господа на мне, потому что Он помазал меня решать проблемы бедных».

И я хочу воздать должное проповедникам под руководством этих благородных людей: Джеймса Лоусона, который был в этой борьбе на протяжении многих лет; он сидел в тюрьме за борьбу; но он все еще продолжает бороться за права своего народа. Преподобный Ральф Джексон, Билли Кайлз; Я мог бы просто продолжить список, но время не позволяет. Но я хочу поблагодарить их всех. И я хочу, чтобы вы поблагодарили их, потому что так часто проповедники не заботятся ни о чем, кроме самих себя. И я всегда рад видеть соответствующее министерство.

Можно говорить о «длинных белых одеждах вон там» во всей их символике. Но, в конце концов, люди хотят носить здесь какие-то костюмы, платья и туфли. Можно говорить об «улицах, которые текут молоком и медом», но Бог повелел нам заботиться о здешних трущобах и Его детях, которые не могут есть три раза в день. Можно говорить о новом Иерусалиме, но однажды Божьи проповедники должны будут говорить о Нью-Йорке, новой Атланте, новой Филадельфии, новом Лос-Анджелесе, новом Мемфисе, Теннесси. Это то, что мы должны сделать.

Теперь нам нужно сделать следующее: всегда привязывать наше внешнее прямое действие к силе экономического ухода. Итак, мы бедные люди по отдельности, мы бедны, если сравнивать нас с белым обществом в Америке. Мы бедны. Никогда не останавливайтесь и не забывайте, что все вместе, то есть все мы вместе, вместе мы богаче всех народов мира, за исключением девяти. Вы когда-нибудь думали об этом? После того, как вы покинете Соединенные Штаты, Советскую Россию, Великобританию, Западную Германию, Францию ​​и я мог бы назвать другие, негры в совокупности станут богаче большинства народов мира. У нас годовой доход более тридцати миллиардов долларов в год, что больше, чем весь экспорт Соединенных Штатов, и больше, чем национальный бюджет Канады. Вы это знали? Это сила прямо здесь, если мы знаем, как ее объединить.

Нам не нужно ни с кем спорить. Нам не нужно ругаться и ходить вокруг да около своими словами. Нам не нужны никакие кирпичи и бутылки, нам не нужны никакие коктейли Молотова, нам просто нужно ходить по этим магазинам и по этим крупным предприятиям в нашей стране и говорить: «Бог послал нас сюда, чтобы сказать вам, что вы неправильно относитесь к его детям. И мы пришли сюда, чтобы попросить вас сделать первый пункт в вашей повестке дня справедливым обращением, когда речь идет о Божьих детях. Теперь, если вы не готовы сделать это, у нас есть повестка дня, которой мы должны следовать. И наша повестка дня призывает лишить вас экономической поддержки».

В связи с этим мы просим вас сегодня вечером пойти и сказать своим соседям, чтобы они не покупали кока-колу в Мемфисе. Пройдите мимо и скажите им, чтобы они не покупали молоко Sealtest. Скажи им, чтобы они не покупали — какой еще хлеб? — Чудо-хлеб. А что за компания по производству хлеба, Джесси? Скажи им, чтобы не покупали хлеб Харта. Как сказал Джесси Джексон, до сих пор только мусорщики чувствовали боль; теперь мы должны как бы перераспределить боль. Мы выбираем эти компании, потому что они несправедливы в своей политике найма; и мы выбираем их, потому что они могут начать процесс, говоря, что они будут поддерживать нужды и права этих мужчин, которые бастуют. А потом они могут отправиться в центр города и сказать мэру Лебу, чтобы он поступал правильно.

Но не только это, мы должны усилить институты черных. Я призываю вас взять свои деньги из банков в центре города и положить их в Tri-State Bank — мы хотим, чтобы в Мемфисе возникло движение «банк-ин». Так что идите на ссудно-сберегательную ассоциацию. Я не прошу вас о чем-то, чего мы не делаем сами в SCLC. Судья Хукс и другие скажут вам, что у нас есть счет в сберегательно-кредитной ассоциации Южно-христианской конференции лидеров. Мы просто говорим вам следить за тем, что мы делаем. Положите туда свои деньги. У вас шесть или семь черных страховых компаний в Мемфисе. Оформите там страховку. Мы хотим иметь «страховку».

Вот некоторые практические вещи, которые мы можем сделать. Мы начинаем процесс создания большей экономической базы. И в то же время мы оказываем давление там, где это действительно больно. Я прошу вас пройти здесь.

Теперь позвольте мне сказать, переходя к заключению, что мы должны отдаться этой борьбе до конца. Нет ничего более трагичного, чем остановиться здесь, в Мемфисе. Мы должны довести это до конца. И когда у нас марш, ты должен быть там. Побеспокойтесь о своем брате. Вы не можете быть на забастовке. Но либо мы поднимаемся вместе, либо опускаемся вместе.

Давайте разовьем в себе опасное бескорыстие. Однажды к Иисусу пришел человек; и он хотел поднять некоторые вопросы о некоторых жизненно важных вопросах в жизни. Иногда он хотел обмануть Иисуса и показать ему, что он знает немного больше, чем знал Иисус, и тем самым сбить его с толку. Теперь этот вопрос легко мог закончиться философскими и богословскими дебатами. Но Иисус немедленно вырвал этот вопрос из воздуха и поставил его на опасном повороте между Иерусалимом и Иерихоном. И он рассказал о каком-то человеке, который попался в разбойники. Вы помните, что с другой стороны прошли левит и священник. Они не остановились, чтобы помочь ему. И, наконец, пришел человек другой расы. Слез со своего зверя, решил не жаловаться по доверенности. Но вместе с ним оказывали первую помощь и помогали нуждающемуся человеку. В конце концов Иисус сказал, что это был хороший человек, это был великий человек, потому что у него была способность проецировать «я» на «ты» и заботиться о своем брате. Теперь вы знаете, мы много используем наше воображение, чтобы попытаться определить, почему священник и левит не остановились. Иногда мы говорим, что они были заняты посещением церковных собраний — церковных собраний — и им нужно было добраться до Иерусалима, чтобы не опоздать на собрание. В других случаях мы предположили бы, что существует религиозный закон, согласно которому «Тот, кто участвует в религиозных церемониях, не должен прикасаться к человеческому телу за двадцать четыре часа до церемонии». И время от времени мы начинаем задаваться вопросом, не собирались ли они отправиться в Иерусалим или в Иерихон, а скорее для того, чтобы организовать «Ассоциацию благоустройства дорог в Иерихоне». Это возможность. Возможно, они считали, что лучше решать проблему, исходя из причинно-следственной связи, чем увязнуть в индивидуальных усилиях.

Но я собираюсь рассказать вам то, что подсказывает мне мое воображение. Возможно, эти люди боялись. Видите ли, дорога на Иерихон — опасная дорога. Я помню, когда миссис Кинг и я впервые были в Иерусалиме. Мы арендовали машину и поехали из Иерусалима в Иерихон. И как только мы выехали на эту дорогу, я сказал жене: «Я понимаю, почему Иисус использовал это как декорации для своей притчи». Это извилистая, извилистая дорога. Это очень удобно для засады. Вы начинаете в Иерусалиме, который находится примерно в 1200 милях или, скорее, в 1200 футах над уровнем моря. И к тому времени, как вы доберетесь до Иерихона, пятнадцать или двадцать минут спустя, вы окажетесь примерно на 2200 футов ниже уровня моря. Это опасная дорога. Во времена Иисуса он стал известен как «Кровавый перевал». И вы знаете, возможно, священник и левит посмотрели на того человека на земле и подумали, не разбойники ли еще поблизости. Или, возможно, они чувствовали, что человек на земле просто притворялся. И он вел себя так, как будто его ограбили и обидели, чтобы захватить их там, заманить их туда для быстрого и легкого захвата. Итак, первый вопрос, который задал левит, был: «Если я остановлюсь, чтобы помочь этому человеку, что со мной будет?» Но тут пришел добрый самаритянин. И перевернул вопрос: «Если я не перестану помогать этому человеку, что с ним будет?»

Этот вопрос перед вами сегодня вечером. Не «Если я перестану помогать санитарным работникам, что будет со всеми часами, которые я обычно провожу в своем офисе каждый день и каждую неделю в качестве пастора?» Вопрос не в том, «Если я перестану помогать этому нуждающемуся человеку, что со мной будет?» «Если я не перестану помогать сантехникам, что с ними будет?» Вот в чем вопрос.

Давайте встанем сегодня вечером с большей готовностью. Давайте стоять с большей решимостью. И давайте двигаться дальше в эти могущественные дни, в эти дни испытаний, чтобы сделать Америку такой, какой она должна быть. У нас есть возможность сделать Америку лучшей нацией. И я хочу еще раз поблагодарить Бога за то, что он позволил мне быть здесь с вами.

Знаешь, несколько лет назад я был в Нью-Йорке и давал автограф на первой книге, которую написал. И пока они сидели и раздавали автографы, подошла сумасшедшая негритянка. Единственный вопрос, который я услышал от нее, был: «Вы Мартин Лютер Кинг?»

Я смотрел вниз и писал, и сказал да. А в следующую минуту я почувствовала, как что-то бьется мне в грудь. Прежде чем я осознал это, эта сумасшедшая женщина ударила меня ножом. Меня срочно доставили в Гарлемскую больницу. Был темный субботний полдень. И это лезвие прошло, и рентген показал, что кончик лезвия был на краю моей аорты, главной артерии. И как только он будет проколот, вы утонете в собственной крови — это ваш конец.

На следующее утро в «Нью-Йорк Таймс» появилось сообщение, что если бы я чихнул, то умер бы. Ну, примерно через четыре дня мне разрешили, после операции, после вскрытия грудной клетки и извлечения лезвия, передвигаться в инвалидной коляске по больнице. Они позволили мне прочитать часть приходящей почты, и со всех штатов и со всего мира приходили добрые письма. Я прочитал несколько, но одно из них я никогда не забуду. Я получил письмо от президента и вице-президента. Я забыл, что было в тех телеграммах. Я получил визит и письмо от губернатора Нью-Йорка, но я забыл, что было в письме. Но было еще одно письмо, которое пришло от маленькой девочки, молодой девушки, ученицы средней школы Уайт-Плейнс. И я посмотрел на это письмо, и я никогда его не забуду. Там было просто сказано: «Дорогой доктор Кинг, я учусь в девятом классе средней школы Уайт-Плейнс». Она сказала: «Хотя это не имеет значения, я хотела бы упомянуть, что я белая девушка. Я прочитала в газете о вашем несчастье и о ваших страданиях. И я прочитала, что если бы вы чихнули, вы бы умерли. И я просто пишу вам, чтобы сказать, что я так счастлив, что вы не чихнули».

И я хочу сказать сегодня вечером, я хочу сказать, что я счастлив, что не чихнул. Потому что, если бы я чихнул, меня бы здесь не было в 1960 году, когда студенты со всего Юга начали сидеть за обеденными столами. И я знал, что пока они сидели, они действительно отстаивали лучшее в американской мечте. И вернуть всю нацию к тем великим колодцам демократии, которые были глубоко вырыты отцами-основателями в Декларации независимости и Конституции. Если бы я чихнул, меня бы не было в 1962 года, когда негры в Олбани, штат Джорджия, решили выпрямить спину. И всякий раз, когда мужчины и женщины выпрямляют спину, они куда-то идут, потому что мужчина не может ездить на вашей спине, если она не согнута. Если бы я чихнул, меня бы не было здесь в 1963 году, когда чернокожие Бирмингема, штат Алабама, пробудили совесть этой нации и привели к принятию Билля о гражданских правах. Если бы я чихнул, у меня не было бы возможности позже в том же году, в августе, попытаться рассказать Америке о сне, который мне приснился. Если бы я чихнул, я бы не был в Сельме, штат Алабама, в Мемфисе, чтобы увидеть, как общество сплачивается вокруг тех братьев и сестер, которые страдают. Я так счастлив, что не чихнул.

А мне говорили, теперь это не имеет значения. На самом деле неважно, что происходит сейчас. Я вылетел из Атланты этим утром, и, когда мы садились в самолет, нас было шестеро, пилот сказал по системе громкой связи: «Приносим извинения за задержку, но у нас в самолете доктор Мартин Лютер Кинг. И чтобы убедиться, что все сумки проверены, и чтобы быть уверенным, что с самолетом все в порядке, мы должны были все тщательно проверить. И мы охраняли и охраняли самолет всю ночь».

А потом я попал в Мемфис.